Журнал «Человек» № 4, 2003
Открытым и неясным остается вопрос, может ли отдельный индивид страдать болезнью духа — ведь духовное надличностно, оно лежит за пределами индивидуума, вне его души. Но несомненно, что определенные психические расстройства меняют духовный облик человека, перестраивают его отношения со сверхсознанием, искажают его морально-этические качества. Столь же несомненно, что расстройства духовного облика способны изменять психику, и изменения эти нередко доходят до степени четко диагностируемых заболеваний. Более того, нередко синдромы, которые мы классифицируем как заболевание, требующее лечения: невротические и психотические симптомы, различные виды аутизма, мании и бредовые явления — на самом деле не заболевание и даже не симптомы заболевания, а работа своеобразной “имунной системы” психики, средство хоть как-то скомпенсировать нарушенные связи сознания и подсознания со “сверх-Я”, с абсолютом, с Духовным. И если при такого рода нарушениях сознание остается “здоровым”, не обращается за помощью “болезни” — последствия для личности, а порой и для общества могут оказаться и вовсе катастрофическими (ниже мы приведем примеры подобной ситуации). Поэтому анализ психодинамических механизмы (в буквальном смысле слова — движений души) должен стать непременным атрибутом психиатрической и патопсихологической работы, и выполняться эта работа должна совместно психиатром, психологом и специалистом по духовным проблемам.
Увы, в наших условиях психиатр, описывая осознаваемые пациентом феномены, в лучшем случае лишь отвечает на вопрос о том, что же происходит с пациентом. При этом само перечисление симптомов и синдромов зависит от образованности психиатра, широты его взглядов, способности к интуитивному пониманию пациента и его болезненных расстройств в целом.
Психолог, получив от врача сведения о симптомах заболевания, пытается с помощью тестирования ответить на вопрос о том, как развиваются патопсихологические и психологические феномены, каким образом они взаимодействуют друг с другом, какие феномены являются следствием других, с его точки зрения, первичных, нарушений. Но из-за отсутствия медицинской подготовки он, как правило, не может разобраться в симптомах психического расстройства, составить целостную концепцию болезни и подменяет клиническую динамику психологическими фантазиями, да и общего языка с психиатром, к которому пациент обратился с жалобами, у него нет.
Чтобы ответить на вопросы о том, почему развивается то или иное психическое расстройство, каковы механизмы нарушения регуляции взаимоотношений духа, души и тела, как соотносятся в механизме возникновения, провоцирования, компенсации, выздоровления генетические, социальные, средовые, стрессорные, семейные и другие факторы, — нужны специалисты с опытом в духовной деятельности, которые могли бы с “горних вершин” увидеть душевный мир и душевное расстройство данного человека во всех многочисленных взаимосвязях. Но н и психиатры, ни психологи духовными проблемами не занимаются. И если действие вытесненных в подсознание конфликтов и комплексов еще как-то учитывается психологами при анализе поведения и его мотивов, то бессознательные духовные влияния остаются вне поля зрения.
Однако в “классических” проблемах психиатрии каждый раз просматривается влияние “Сверх-я”, духовного. Вот лишь некоторые примеры.
Утрата связи с духовным — средство, которым часто пользуется болезнь. Ведь любой личностный изъян такого рода порождает механизмы компенсации, защиты личности, заставляет сознание выстраивать новые причинно-следственные отношения. Эти процессы могут принимать форму бегства от реальности, аутизма, бредового истолкования недоумений, связанных с непониманием другого человека, форму разного рода зависимостей, реакций избегания, нарушений поведения, чрезмерного подчинения лидерам, отсутствия четкой самоидентификации, жестокой мести другим за свою беспомощность и несовершенство. В этом смысле причиной психических расстройств оказывается незамеченность божественного в душе человека, неразвитость заложенного в нем духовного начала.
Все, что имеет отношение к духовному, к “Сверх-Я”, к трансцендентному обладает функцией всеобщности и лишено индивидуальности. Познание, интеллектуальная деятельность, информативные процессы, взаимные контакты, творческая деятельность требуют “центрирования”, объединения психической деятельности каким-то индивидуальным подобием всеобщего. Без этого она уподобляется механизму, каждая часть которого работает сама по себе. Таким разлаженным психическим механизмом является психопатологическая деятельность больных шизофренией — сам название этой болезни говорит о расщепленности.
Связь сознания со сверхсознанием осуществляется посредством выявления в единичном общего (всеобщего, закономерного). Это возможно лишь при четком выделении единичного, различении предметов. В субъективном плане четкость, отграниченность воспринимаемого подразумевает разделение “я” и “не-я”. Размытость границ между “я”, стремящимся к экспансии, и “не-я”, представляющим окружающий мир и противостоящим такой экспансии, делает невозможным и четкое разграничение понятий, т.е. общих закономерностей, воплощенных в единичном. Нечеткость границ между единичными восприятиями и представлениями, между “я” и “не-я”, размывание и субъективизация объективных, имеющих одинаковое для всех значение и смысл, понятий — признак серьезного расстройства психической деятельности.
Не ислючено, что на данном этапе развития науки разговоры о возможности первичной профилактики психических расстройств — прожектерство. Но если говорить о психологических и психосоциальных аспектах такой профилактики, то это — воспитание и обучение, приучающее четко разграничивать феномены и их признаки, выделять общее в единичном; выработка и тренировка концентрации внимания, идентификации и однозначности полученных знаний, тренировка в становлении четких границ между “я” и “не-я”. Таким образом социальные задачи профилактики психических расстройств могут быть сформулированы в психологических и педагогических постулатах.
Один из характерных признаков шизофрении — нарушение аффективности, эмоциональная неадекватность и — в нередких тяжелых случаях — эмоциональное оскудение. Причнно-следственная связь между расщеплением сознания и эмоциональным оскудением закономерна, причем далеко не всегда расстройство эмоциональной сферы всегда является следствием. Ведь эмоции, будучи индивидуальным отражением “всеобщего духовного”, несут энергетические и объединяющие функции, хотя механизмы их до сих пор остаются загадочными.
Без духовной интеграции, без эмоциональной составляющей “Сверх-я” невозможна творческая, культурная деятельность. Но в индустриальном обществе само воплощение творческих замыслов требует отчуждения определенных качеств, и тем самым расщепляя единство психики. Да и сам заполненный продуктами цивилизации мир, предлагая суррогаты культуры, заменяет и заслоняет мир духовный, расщепляет единый эмоциональный “голографический сколок” всеобщего на маленькие удовольствия и неудовольствия.
Аффективная патология (расстройства эмоций) нарушает деятельность всего психологического процесса. Но, с другой стороны, аффекты можно и должно использовать для регуляции психической деятельности. Врач имеет возможности воздействовать на аффективную патологию не столько с помощью своих медицинских знаний, сколько с помощью удивительного и таинственного процесса эмпатии – той “благодати” (“…и нам сочувствие дается как нам дается благодать”), которая дается нам приобщенностью к “Сверх-я” и всеобщей духовности. Наверное,“трансфер” — непременный атрибут психотерапевтической связи — как раз и является одним из проявлений такой “эмпатической благодати”.
Но аффективность — не только субъективное отражение сверхсознания, но и результат воздействия подсознания. Недаром о настроении говорят как о состоянии, возникающем неосознанно, без участия воли — “накатило плохое настроение”, “на меня что-то нашло”. Фрейдовское “Оно” отзывается на аффект, поставляя сознанию конгломераты потаенных воспоминаний и представлений, объединенных встроеннными в подсознание и укорененными в биографии мифами.
Еще одна болезнь “дефицита духовности” — различные формы бегства. Есть два варианта психологического бегства —бег от себя и бег к себе.
Бегство от себя чаще всего связано с психологической невозможностью остаться наедине с собой из-за экзистенциального страха, ощущения “бездны на краю”, конца, надвигающейся смерти. В таких случаях вряд ли возможен самоотчет: попытка анализировать свое состояние лишь усиливает страх и может провоцировать панические атаки. Естественная реакция на экзистенциальный страх — я реакция бегства, т.е. избегание ситуаций, провоцирующих страх, и попытка уцепиться за обстоятельства, которые заслоняют и защищают. Фиксация страха на определенных провоцирующих моментах (трансформация иррационального страха в фобии, т.е. конкретную боязнь чего-то) — это защитный механизм, проекция внутренней напряженности и безысходности.
В сущности, любой страх иррационален, его рационализация, объективация — попытка преодолеть страх. Такой рационализацией страха являются и различные ипохондрические толкования, создание субъективной картины соматической болезни как источника страха, усилия, направленные на лечение этой воображаемой болезни. Это особенно часто происходит с зависимыми личностями, чья психическая деятельность по-инфантильному связана с телесными функциями (о различных формах зависимости будет подробнее сказано в специальном разделе).
Бегство от самого себя может быть связано также с депрессивной аутоагрессией. Если депрессия —это агрессия, направленная на самого себя, то реакция избегания — это защита от возможной аутоагрессии, от суицидальных намерений и действий.
Реакция бегства, или избегания ситуаций, вызывающих страх, сочетается со стремлением уйти от ответственности, возложить ответственность за свою судьбу на других. Особенно выражена эта тенденция у личностей с преобладанием зависимости, стремящихся к симбиозу с теми, кого они считают способными защитить их, взять на себя ответственность за их жизнь, помочь беспомощному. Так как в нашем обществе число ответственных, зрелых, сформированных личностей удручающе мало, то наблюдается настоящая эпидемия стремлений возложить ответственность на другого, не решать того, что ты должен был бы сделать сам. Безответственное общество рождает безответственных людей —и это порочный круг.
Экзистенциальный страх может быть связан с отсутствием сформированного ядра личности и сильного “Я” с усвоенным (интериоризированным) “Сверх-я”. Сформированное и защищенное “Я” не может быть источником страха и потому избавляет от невротических реакций. Здесь возникает потребность в душевной ортопедии. Но ее нельзя поручить психиатрам, далеким от психологии и педагогики, и опасно доверить психологам, не знающим и не умеющим распознавать симптомы психических расстройств и не способным избрать наиболее адекватные методы психологической коррекции и психотерапии.
Бегство к себе или в себя представлено широким спектром аутизма —предельной самодостаточности, замкнутости в своем собственном мире. Аутизм (в самом общем смысле этого термина) отнюдь не есть предельное выражение автономии. Автономная самодостаточная личность со сформированным и структурированным духовным миром, с усвоенным и органичным “Сверх-я” тоже отгорожена и структурно отделена от внешнего мира. Но такая личность не прерывает с ним связи, обогащается за счет него и сама вносит свои творческие изменения во внешний мир. Замкнутость автономии — лишь средство для безбоязненного и безошибочного взаимодействия с окружающим миром. Аутизм же —это защита личности ущербной, неструктурированной; интравертированность аутиста, его бегство к себе — попытка создать оборону, укрыться в крепости своего дома, в крепости, чьи защитные сооружения находятся в процессе постоянной перестройки и реконструкции.
Формы аутизма, его клинические проявления зависят от степени ранимости и ущербности личности, сохранности ядра личности, развитости компенсаторных механизмов, от взаимоотношений между “Я” и “Сверх-я” , от возраста, стадии и уровня развития.
Развитие аутистических тенденций связано с соотношением врожденных оборонительных и познавательных инстинктов (механизмов). Резкое преобладание защитных механизмов в ущерб познавательным на раннем этапе развития приводит к синдрому детского аутизма . В тяжелых случаях этой патологии (синдром Каннера) речь как способ коммуникации практически отсутствует, общение с внешним миром происходит на уровне движений и жестов, смысл которых не могут определить даже близкие лица. Любая попытка посторонних установить контакт вызывает у ребенка реакцию избегания с выражением страха или агрессии.
Нажитые формы аутизма — это сложная попытка компенсировать ущербность, ранимость, дефицитарность психики. Различные механизмы связи с внешним миром используются для того, чтобы защитить личность, разрешить накапливающееся во внутреннем мире напряжение. Внешний мир как бы существует лишь для того, чтобы от него отгородиться.
Выраженная угроза “Я” сопровождается полным отказом от контактов и различными вариантами кататонического синдрома. Менее выраженные угрозы сопровождаются различными способами консолидации “Я” с типичным для психоза использованием для компенсации измененного “Я” различных механизмов проекции. Так, нарушение “Я-активности”, “Я-спонтанности” сопровождается аутистическим механизмом проекции и рационализации в форме бреда преследования, бреда воздействия. Нарушение “Я-согласованности” приводит с помощью механизмов проекции и рационализации к ипохондрическому бреду, сочетающемуся с сенестезией (галлюцинациями общего чувства, когда, например, звуки воспринимаются как запахи или картины). Нарушения “Я-отграниченности” и “Я-идентичности” проецируются в форме бредовой деперсонализации, бреде иного происхождения и т.д. Так аутизм привлекает внешний мир для патологического творчества, цель которого — создание в собственном сознании нового, преображенного мира. Если нерезко выраженные шизоидные изменения личности создаются с хронической психогенией — начинается аутистическое фантазирование, которое может проецироваться в своеобразное творчество, нередко авангардистское.
Язык аутистов преображается, частично утрачивая коммуникативные функции. В нем появляются неологизмы, агглютинируются различные представления, он все больше приближается к “внутренней речи”, предназначенной для самообслуживания и обороны от постороннего вторжения во внутренний мир.
Для нас здесь важно, что аутизм означает поворот от “гелиоцентрической” системы мировоззрения, где личность — часть цепочки причинно-следственных связей, к “геоцентрической” системе с центром вселенной в точке ”Я”, при которой любое событие рассматривается с точки зрения его отношения к “Я”. В этом смысле аутист — бунтарь в царстве необходимости, в каком-то смысле — демоническая фигура. Аутизм — это гипертрафия центростремительной тенденции, направленной на “собирание”, сохранение “Я”.
Но вешний мир, к которому приспосабливается человек и который изменяет его, может потребовать и полного или частичного отказа от своего “Я”. Дистресс в любой его форме может породить ту или иную степень деперсонализации, отстраняющей личность от разрушительной ситуации. Острая деперсонализация, чувство отстранености (“как будто это происходит не со мной”) была типична для переживаний узников в первые дни пребывания в лагерях смерти, она свойственная жертвам катастроф, военных конфликтов, беженцам в первые часы и дни после совершившегося. Выход за пределы себя, отчуждение и дистанцирование помогают выжить, вызывают душевную анестезию.
(Впрочем, возможна и сознательная деперсонализация, связанная с усилием разума. Такая способность отрешиться от субъективного и взглянуть на ситуацию со стороны свойственна лишь зрелым людям с хорошо сформировавшимся ядром личности и мировоззрением. Без такого отрешения от “Я” в пользу всемирного разума, сверхсознания невозможно панорамическое творчество и изображение целостной картины мира. По-видимому, для такого панорамического творчества требуется глубокая вера в изображаемое, вера, преображающая деятеля искусства в Творца, Демиурга. Искренняя, не знающая сомнений религиозность творцов раннего средневековья позволяла им, отрешившись от своего “Я”, видеть и изображать мир с горних вершин духа. По-видимому, картины Босха и П. Брейгеля — результат такой сознательной деперсонализации, без которой нельзя воздвигнуть брейгелевскую Вавилонскую башню человеческой суеты, тщеславия и трудолюбия.)
Современному человеку все меньше свойственно целостное восприятие и отражение мира. Развитие общества идет по пути специализации, отчуждает от человека те его качества, которые необходимы для создания продуктов культуры. Нос отправился в путешествие по Невскому проспекту и не намерен возвращаться к своему хозяину, который привык без него обходиться. И личность в своем стремлении к самосохранению реагирует на это проявлениями, которые мы привыкли интерпретировать как заболевание. Так, многообразные жалобы на отчужденность — признак психологического и психопатологического неблагополучия, призыв к помощи на этапе развития болезни и противостояния расщеплению личности.
Отчуждение “Я” нередко сопровождается и отчуждением реальности. Этот процесс может сопровождаться хроническим тотальным отходом от реальности и признанием своей несостоятельности в форме депрессии, которая как бы консолидирует отчужденную душу, уводит ее от выполнения требований жизни, вызывающих отчуждение.
Отчуждение различных душевных качеств или телесных свойств свидетельствует о нарушении целостности “Я-сознания” и чаще всего консолидируется в форме бреда, тематизированного в виде чуждых сил и влияний, на которые и возлагается ответственность за отчуждение “Я”. Наличие бреда и бредовой активности — признак не только заболевания, но и стремления к самоизлечению, к консолидации расщепленного и отчужденного “Я”.
Но объединить личность, терзаемую требованиями отчуждения, может лишь нечто находящееся за ее пределами. До сих пор единственным, что объединяет личность и предотвращает ее отчуждение, остается вера — вера в Бога, в тирана, в идею создания гармоничного общества. Рост религиозных тенденций — вплоть до возникновения в наше время религиозных войн — отражает потребность личности в консолидации. (Важно подчеркнуть: с представленной здесь точки зрения, не отчуждение является следствием утраты веры и других внешних центрирующих факторов, а потребность в этих факторах существенно обострилась под влиянием общекультурных процессов отчуждения. С этой точки зрения, наше время в чем-то благоприятнее для веры, чем более традиционный Х IX век).
Накопление напряжения, связанного с недовольством собой (отрицательной самооценкой) приводит к агрессивной разрядке — то в форме депрессии (нередко с аутоагрессивными действиями), то в виде насильственных действий, направленных вовне. Вектор направленности агрессии зависит от многих факторов, большей частью неосознаваемых. Депрессия или связанная с бредом агрессия — отчасти следствие патологического осознания своей вины или “виновности” преследователя, соответственно в этом смысле агрессия — “приговор” больной совести или вынесенному вовне недовольству собой, собственному дефекту. Но и в тех случаях, когда агрессия не связана с болезнью души, она — приговор собственной слабости, собственному ничтожеству. Наказывая других, мы мстим им за собственную несостоятельность (хотя, разумеется, далеко не всякое преступление — результат агрессивной разрядки). В криминальном поступке проявляется вся затаенная, подсознательная, подавленная жизнь человека. Этот поступок — итог человеческой жизни, мерило ее падения, проекция преисподней, затаившейся в глубинах подсознательного. Чаще всего объектом агрессии являются лица, несущие в себе признаки ненавидимой и подавляемой в себе слабости. Насильники издеваются над теми, кто не может дать им отпор, нападают на подавленную идеалами “сверхчеловека”, “сильной личности” собственную слабость, столь ярко выраженную в другом, и избирают жертвой убийства или грабежа старика, ребенка. С чрезвычайной жестокостью они уничтожают в его лице все ненавидимое в себе самих — разрыв с духовностью, неудачи в карьере, на любовном поприще, длительное попрание социальных норм и т.д. В этом плане агрессивный криминальный поступок, даже подготовленный и обдуманный — отчасти неосознаваем.
Не случайно все больше художественных произведений связано с криминальными действиями: в поступке отражается вся подлая человеческая жизнь, и детектив (он же автор) исследует причины и следствия преступлений. Утаивание же, подавление, герметизация конфликтов взрывоопасны. Система должна быть открытой, доступной духовному воздействию извне, истолкованию, самоанализу и самоотчету, ибо осмысливая и освещая свои поступки, человек выходит за пределы самого себя, размыкает цепь короткого замыкания. В любом случае санация психики должна заключаться в нейтрализации отрицательного потенциала в подсознании, в гармонизации отношений между телом и душой. В этом плане душевная деятельность должна быть средством уменьшения энтропии (неопределенности), накапливающейся в недрах подсознательного, источником “отрицательной энтропии”. Однако, сознание нередко является слугой наших желаний и в этом контексте “управляется” или “подпитывается” подсознанием. Энергетическая подпитка инстинктами и интенционная направленность к духовному — то реальное силовое поле, в котором действуют психологические механизмы дневного бодрствующего сознания.
Нарушение взаимосвязи сверхсознания и подсознания может осознаваться человеком в форме ощущаемых симптомов (субъективной картины болезни), а может лишь проявляться в поведении, не полностью осознаваемом, контролируемом и мотивированном. Осознаваемая картина болезни может проецироваться лишь во внутреннее субъективное пространство, а может проявляться вовне, накладывать отпечаток на взаимоотношения человека с окружающим миром.
Мы живем в мире значений, которые придаем окружающим нас вещам, событиям и субъективным феноменам самосознания. Значение — всегда отношение, проекция внутреннего на внешнее и внешнего на внутреннее. Потребность в проекции и оценке требует непрерывной душевной работы, направляемой сверхсознанием. Интенция, направленность психики к трансцендентному, находящемуся вне ее — психологический, духовный способ упорядочения психической деятельности, придания ей последовательности, целенаправленности, условие ее продуктивности. Если “Оно” увлекает в болото хаоса, приводит к выравниванию, утрате значения и смысла, к энтропии, то “Сверх-я” приводит к нарастанию негэнтропии, к структурированию и упорядочению психической деятельности.
Нарушение взаимоотношений между подсознанием и сверхсознанием приводит к утрате естественности, автоматизма и гармоничности психической деятельности и проявляется в форме симптомов, которые, сигнализируя о дисгармонии или патологии, несут в себе смысл и направленность. Каждый невротический симптом, предъявляемый пациентом, это сообщение о страдании, сигнал поломки. Он — обычно подсознательно — обращен вовне и представляет собой призыв к помощи, участию и взаимодействию. Невротические симптомы направлены на изменение отношений с окружающими, на создание для их носителя более благоприятных условий. Раздражительный человек требует от других бережности, внимания и терпимости к себе. Астения взывает к уменьшению трудовых нагрузок, к индивидуальному подходу, необходимому отдыху. Страхи требуют от окружающих создать для испытывающего их человека условия избегания, взывают к сопровождению (если это страх одиночества), присутствию (страх темноты, смерти), просят особых условий передвижения, труда или освобождения от него, изменения психологических и других нагрузок.
Невротик своими симптомами предъявляет претензии обществу, заставляет “ты” иначе, более взвешенно его оценивать, придавать его личности большее значение. Невротические симптомы, таким образом, манипулируют окружающей средой. Субъективный же смысл невротических симптомов состоит в создании для себя такой субъективной картины болезни, в которой имеются какие-то значимые для данной личности причинно-следственные отношения. Так, неврастеник находит причину своей неуравновешенности в разладе сексуальных отношений, неудовлетворенности работой, бытовых трудностях, нечутком отношении к нему жены, плохом отношении начальства и т.д. Невротические соматические жалобы приводят к созданию больным субъективной модели какой-то до сих пор неизвестной, недиагностирванной болезни, к поискам диагнозов, ипохондрической настроенности, обвинениям медицинских работников в некомпетентности и бессердечии. Экзистенциальный страх приводит к поиску объектов, вызывающих фобию, осознанию их как причин страха, системе избегания или ритуалов. Субъективная картина болезни систематизирует в сознании больного наблюдаемые им симптомы, логически связывает их с умозрительной причиной болезни, возлагает вину за нее на определенную ситуацию или на определенных лиц.
Психотические симптомы, в отличие от невротических, изначально свидетельствуют о нарушении основных психологических процессов, составляющих единство личности, целостность “Я”. Такие нарушения, о причинах которых спорили, спорят и не перестанут спорить медики, психологи, биологи и философы, требуют от личности усилий по консолидации разъятого и объяснению происходящего. Эти усилия чаще всего и проявляются в форме психотических симптомов. Они свидетельствуют о попытке защиты, о борьбе за выживание, об использовании биологических и психологических механизмов для создания более комфортного, более цельного, более осмысленного субъективного мира, для ослабления непереносимого внутреннего напряжения и разлада. Для этого личность, прежде всего, прибегает к стратегии отгороженности и закрытости. Человек перестает быть открытой системой, перемещает все свои связи вовнутрь, стремится не к трансцендентному, не к духовному “Сверх-я”, а к “Я”, к самому себе. И здесь опять мы видим поворот от “коперниковской” системы к эгоцентрической, “птолемеевской”: “Я” творит собственный мир, в котором понятия, оценки, значения утрачивают общепринятый, социальный смысл.
Лишаясь связи с внешним, становясь закрытой, система ищет пути для сохранения себя, герметизируется, стремится к устойчивости на новом, субъективном уровне. Оставаясь человеческой, эта система стремится осмыслить саму себя, найти смысл в происходящем субъективном “светопреставлении”. Чем больше выражен поиск такого смысла, тем богаче психопатологическая симптоматика, — тем выше компенсаторные возможности психики и активнее попытки самоисцеления.
Поиски смысла толкают больного человека к внешнему миру, на который проецируются внутренние процессы личностного распада и возлагается ответственность за надлом, насильственное вторжение в субъективный мир, изменение структуры личности. Психически больной, в отличие от невротика, не манипулирует окружающим миром, не приспосабливает “ты” к “я”, а обвиняет мир, находит в нем преследователей, источник воздействия на мысли и тело, делает мир средством манипуляции собственным сознанием. Создание более или менее последовательной бредовой картины внешнего мира становится основой для дальнейшего отстранения от него, для создания своей системы защиты и обороны, для поведения, направленного на избегание или устранение угрозы “Я”. Иногда такая искаженная картина мира становится базой для создания нового мировоззрения и внедрения его во внешний мир в виде своеобразных учений и религий или для основанного на иных началах художественного, технического или научного творчества. Так как это новое мировоззрение и новое творчество связаны с измененными оценками и значениями, то для одаренных душевнобольных, обладающих большим потенциалом компенсаторных возможностей, в обычном и тривиальном открывается новая вселенная значений и смыслов. Нахождение необычного в обыденном, всегда считавшееся свойством гения, проявлением его свободы от внешних влияний, иногда может быть следствием изменения оценочной шкалы личности в ее попытках защиты от болезни.
Таким образом, путь выздоровления от психоза — путь обретения нового смысла и новых значений, он всегда направлен вовне, за пределы самого себя. Это обретение нового потенциала, новой целесообразности. Сверхзадачей врачей, психологов и социальных работников является помощь больным в обретении новых, лежащих за пределами самосознания, целей, обучение новому для них, общему для всех, языку, выходу за пределы “глухой обороны” замкнутости и эгоцентризма.
Удивительное отражение в психологической и психиатрической проблематике находит традиционная философская антиномия “свобода–необходимость”. Для психолога и психиатра она предстает как проблема зависимости/независимости.
Соотношение зависимости–независимости претерпевает серьезные изменения по мере возрастного развития личности. На раннем этапе зависимость тесно связана со степенью отделенности от биологической основы и от лиц, занимающихся уходом воспитанием ребенка. Принятое трехчастное деление человеческой сущности на дух, душу и тело еще практически не выявляется. То, что условно относится к психике (душе) ребенка — его эмоции, поведение, оценка приемлемого и неприемлемого, познавательная деятельность неотделимо от его телесного существования.
Обретение независимости в физиологическом, телесном понимании — это “отделение души от тела”, переход к относительно автономному их существованию, процесс возникновения и поддержания относительного психофизического параллелизма. Любые нарушения закономерного процесса отделения психики от тела, обретения психологической свободы и независимости приводят к разного рода проявлениям психосоматической патологии. В широком смысле к ней можно отнести почти все болезни, не связанные прямо с внешним причинным фактором (травмой, инфекцией и т.д.).
По мере взросления обретение независимости приобретает психологические характеристики. На соотношение зависимости/независимости влияют не только взаимоотношения близких людей, но и нарастающее давление психосоциальных факторов. По-видимому, число лиц с психологическими характеристиками зависимости растет. Это связано как с разрушением традиционной в прошлом структуры семьи, так и с возрастающим давлением на формирующуюся личность социальных факторов (число которых необходимо растет с развитием цивилизации). Разрушение семейных связей, особенно в государствах с неустойчивой социальной структурой, приводит к росту числа зависимых от единственного кормильца и воспитателя личностей, к феминизации будущих мужчин со всеми вытекающими отсюда психологическими и социальными последствиями — как в форме “компенсации женственности” с чрезмерной жестокостью и склонностью к насилию, так и в различных видах зависимости от внешнего окружения. Распад силовых взаимосвязей внутри семьи, односторонняя связь с матерью, дефицит иных, иначе направленных воспитательных воздействий подавляет свободу воли, приводит к возникновению зависимости в различных ее клинических формах и проявлениях.
Таинственная, не преодоленная в детстве скрытая зависимость между душой и телом приводит к тому, что при различных обстоятельствах, связанных с подавлением психологической свободы (стресс, дистресс и т.д.), душа начинает “говорить языком тела”. Многочисленные психосоматические заболевания (язвенная болезнь желудка, язвенный колит, гипертоническая болезнь, нарушения приема пищи, ожирение, инфаркт миокарда и др.) можно рассматривать как “болезни зависимости”. (Характерно, что увеличение зависимости, связанное с процессом старения, сопровождается, как и в детстве, стиранием границ между психическим и телесным, все большим проявлением психических процессов на соматическом уровне, перекосом в сторону “Оно”, уменьшением связи между психикой и духом, между “Я” и “Сверх-Я”.)
А возможна ли жизнь без зависимости? И какова мера свободы? И что такое “отвязанность” — обратная сторона зависимости? Эти вечные вопросы не так уж абстрактны для психиатра.
Автономия человеческой личности, ее способность действовать вопреки помехам, противостоять жизненным бурям и влияниям извне возможна лишь при достаточной самоценности, самоидентификации, самодостаточности. Действовать самостоятельно в соответствии со своей совестью, своим нравственным императивом можно только при полной уверенности в том, что твои убеждения, нравственные критерии, душевные и физические качества обладают ценностью, значимы. Для автономии, для возможности реализации своего предназначения и смысла необходима оценка со стороны, необходим кто-то другой, субъект или группа субъектов. “Ты”, оценивающий меня со стороны, любящий меня, подтверждающий мою особенность, мою исключительность и мою незаменимость — необходимый источник моего бытия. Жизнь каждого из нас кажется бесцельной, если нас не оценили.
Отсутствие любящего и положительно оценивающего “ты” может вызвать агрессивные реакции, направленные как на себя, так и на других. Гибель “ты” или утрата собственной значимости в глазах любящего человека приводит к депрессивной реакции, которая, в сущности, является попыткой удержать “ты” в субъективном пространстве, для себя. “Реакция скорби” — это непрекращающееся стремление заменить умершего его образом, представлением о нем, воспоминаниями, которые в большей или меньшей степени заменяют отвергаемую реальность. При этом, чем искренней скорбь, чем тесней связь между “я” и умершим “ты”, — тем большее сопротивление оказывается тем, кто хочет утешить потерпевшего утрату, ибо чувство скорби удерживает при себе незаменимое “ты”. Только замена утраченного на новое любящее “ты” разрешает “сладостную скорбь ”.
Существует еще один, очень распространенный способ заменить любящее, но строгое и требовательное “ты”. Это создание психологического кентавра, сплавление “ты” и “я” и безграничная любовь к самому себе, любовь, лишенная критического взыскующего взгляда и бегущая от отрицательной самокритики. Нарциссический аутизм сродни шизофренному, он так же ограничивает связи личности с внешним миром, герметизирует ее. Расстройства, объединенные понятием “пограничные”, т.е. представляющие промежуточный слой между психозами, неврозами и личностными расстройствами, относятся к так называемой “латентной шизофрении” и под воздействием неблагоприятных для личности обстоятельств продуцируют шизофреноподобные симптомы. Однако концентрация на любимом “я–ты” каким-то образом консолидирует их самость и препятствует ее распаду.
Настоятельная потребность в положительной оценке и любви “ты” в некоторых случаях приводит к ненасытной потребности получать поощрение и поддержку от других, к зависимому поведению, когда собственные оценки, собственное достоинство, личные качества подстраиваются под требования других. “Я” растворяется в “ты”, поведение становится конформным, собственные достоинства и ценности умаляются только для того, чтобы угодить “ты”. Трудности на пути такой самоотдачи вызывают депрессивные реакции различной глубины и выраженности. Такие конституционально депрессивные личности нередко обладают мазохистскими свойствами и получают удовольствие от своей жертвенности. Неодобрение или пренебрежение со стороны “ты” могут вызывать у них не только депрессию, но и лживость, притворное поведение, угодничество, от которых они еще больше страдают. Их чувство вины является обратной проекцией самоотдачи, оно настраивает на то, чтобы снисхождением и поощрением со стороны “ты” компенсировать негативную самооценку. Они психологически выпрашивают ласку как подаяние, нередко провоцируя жестокость и садизм; им присуще так называемое “виктимное”, провоцирующее поведение, “поведение жертвы”, в награду за которое они получают общественную поддержку и своеобразную привязанность партнеров.
Психодинамическое учение всегда считало запреты источником динамических процессов вытеснения и связанных с этим невротических расстройств. В частности, сексуальное табу, подавление инстинктов, по мнению психоаналитиков, является причиной неврозов, чья симптоматика является проявлением вытесненных инстинктивных желаний.
Наше время свободно от пуританского мировоззрения, в атмосфере которого воспитывался Фрейд и создавалась его теория. Но привело ли снятие прежних запретов к свободе? Исчезли ли связанные с ними невротические расстройства? Даже не имея статистических данных о распространенности неврозов (а мне кажется, что отсутствие невротических симптомов — скорее признак психической патологии), можно смело утверждать: нет, нет и нет!
Свобода личности является проявлением ее независимости, а независимость — автономности. Отсутствие запретов предоставляет свободу только тем, кто независим, т.е. имеет иммунитет от воздействия извне, в том числе и внутренние ограничители свободы. Свободен Бог, источник первотолчка, первопричина, независимый от других причин источник будущих бесконечных взаимосвязей. Свободен человек, открытый внеположенному, воспринявший и осознавший законы (запреты) и осуществляющий свой выбор в соответствии с этими ограничениями (законами). Без такой возможности избирательного выбора свобода— лишь форма зависимости, открытость действию ничем не стесненных причинно-следственных связей окружающего мира. Таким образом, запреты — необходимое условие автономии, независимости и свободы.
В современном обществе с его ростом взаимозависимости, числа выполняемых социальных ролей, с приданием каждому действию, явлению, представлению и предмету определенного значения, человек без внутренних ограничителей (запретов) и автономии неизбежно оказывается пассивным объектом или стихийной игры внешних связей и отношений, или сознательного манипулирования. “Не я, но мною”— вот девиз современности. Такая зависимость подавляет внутреннюю жизнь, загоняет личность в преисподнюю подсознания с той же силой, с какой это делали запреты и табу времен Фрейда. Очевидно что психодинамические закономерности, открытые Фрейдом, действуют независимо от конкретного содержания запретов, табу, ограничений.
Если бегство от толпы, манипулирующей личностью, приводит к созданию нового аутистического мира, к появлению психопатологических симптомов, то примирение с ним, принятие навязанных личности законов может не только вызвать подавление и вытеснение, прорывающееся в форме невротических симптомов, но и породить феномен “другой”, параллельной душевной жизни, глубоко спрятанной за личиной общепринятого поведения. Зависимость от окружающего мира и его суждений особенно выражена у подростков и молодых людей с их еще не сформировавшимся внутренним миром, не завершившейся самоидентификацией, идентификацией, отграничением. И у них же мы чаще всего сталкиваемся с оборотной стороной зависимости — затаенной “другой жизнью”. За маской привычных стереотипов живут терзания, стремления, ущемленное достоинство. И когда зависимость от массового сознания вдруг неожиданно для окружающих (а часто—и для них самих) ослабевает под влиянием каких-то аффективных и ситуативных факторов, — закулисная жизнь прорывается на авансцену и диктует совершенно неожиданное для окружающих поведение. Тогда общительный, дерзкий подросток, одетый, как все, поющий как все, поклоняющийся тем же кумирам, не связанный какими-либо запретами и демонстративно пренебрегающий “ветхозаветной моралью”, самым жестоким образом кончает с собой, оставив дневник или компьютерный файл с описанием сентиментальных коллизий, достойных страданий молодого Вертера. Или обнаруживается, что послушная, откровенная и прилежная студентка, стремящаяся быть первой и одеваться в соответствии с модой, живет потаенной мазохистски-садистической жизнью, униженная и подавленная неразделенной страстью, и, чтобы угодить предмету своей любви, совершает преступление, по цинизму и жестокости не уступающее “леди Макбет Мценского уезда”.
Важно, что “другая жизнь” не уходит в подсознание, она течет. Личность осознает эту жизнь, но не способна осмыслить принужденность и навязанность привычного поведения, за фасадом которого эта жизнь протекает. В социальном и гуманитарном плане невротические и психотические защитные механизмы куда предпочтительнее такого конформного поведения.
* * *
Томится дух и жаждет воплощенья! Это томление и стремление к реализации — источник страдания и проявление божественного начала в человеке. Исследование того и другого — удел философии, психологии и психопатологии. Так психиатрия возвращается к своим философским истокам, к учению о движущих силах человеческого духа. Да и как можно обойтись без философии в области духа и души?
©2003 Э. Гушанский